Фиаско - Страница 103

103

«Гермес» двигался в высоте над Квинтой так, чтобы место посадки находилось точно под ним в надире. Главный монитор наблюдения заполняла непроницаемая облачная завеса. Согласно предупреждению, хозяева впрыснули в облачный слой над этой территорией массу металлической пыли, создавая непреодолимое препятствие для радиолокации. Стиргард в конце концов согласился на это условие, оставив за собой право на «жесткие меры», если до «Гермеса» не дойдет хотя бы один из лазерных сигналов, которые Темпе должен посылать каждые сто минут. Но для того, чтобы обеспечить пилоту хоть какую-то видимость в конечной стадии посадки, физики снабдили ракету дополнительной ступенью, наполненной газовым соединением серебра и свободными радикалами аммония под высоким давлением. Когда ракета ворвалась в атмосферу и прорезала ее кормой, окруженной пламенной гривой, трепещущей вдоль бортов до самого носа, эта кольцевая ступень, окружавшая до поры втулки сопел, была отстрелена пиропатронами, благодаря чему опередила аппарат и, попав в плазменный огонь, лопнула от жара. Сразу же разогнанные газы завихрились, как смерч, и громовым порывом разметали в тяжело нависших тучах широко разорванную воронку. Одновременно вместо гипергола в сопла был подан жидкий кислород, и ракета, опускаясь уже на холодной тяге, обрела зрение. Жароупорные объективы телекамер показали посадочную площадку в бурлящем кольце разогнанных туч. Пилот увидел серую трапециевидную плоскость космодрома, с севера ограниченную гористыми склонами, а с прочих сторон обрамленную множеством красных искр, дрожащих в струящемся над ними воздухе, как огоньки обильно коптящих свечей. Это из них били потоки металлической пыли. Взрыв аммония и серебра сделал свое дело: разорвав остаток туч над посадочной площадкой, он вызвал такой ливень, что дымящие пурпурные искорки на несколько минут потемнели, но, окончательно не задушенные, вновь разгорелись в грязных клубах водяного пара. Взглянув на юг сквозь дымы, разгоняемые вихрем циклона, он различил темную массу строений, напоминавшую расплющенного головоногого моллюска, каракатицу с множеством разбегающихся полос-щупальцев — не трубопроводов и не дорог, ибо они были вогнутые, покрытые поперечными полосами. Впечатление осьминога создавал единственный полифемовский глаз, который смотрел на него оттуда пронзительным зеркальным взглядом. По-видимому — огромный оптический параболоид, следивший за спуском. По мере снижения зелень северных взгорий за космодромом меняла свой вид. То, что с высоты казалось высоким лесным массивом с врезанным в него плоским бетонным четырехугольником, теряло облик покрытых листвою зарослей. В зеленую курчавую поверхность сливались не кроны деревьев, а сухие, мертвые кустообразные скопления не то уродливых заграждений, не то огромных клубков каких-то проводов или проволочных тросов, и, расставаясь с воображаемой картиной лесистого взгорья с просвечивающими сквозь серо-серебряное скопление хвои лысинками незаросших полян, он увидел творения чужой инженерии, которая в своем искусстве не ведала земных канонов. Если бы у людей возникла необходимость расположить техническое оборудование космодрома в широкой котловине между большим городом и склонами гор, они позаботились бы прежде всего о благоустройстве территории, сочетающем функциональность с эстетикой геометрических форм, и уж наверняка не стали бы затягивать лысые склоны чащобой, состоящей из тысяч дико разветвленных металлических комков и узлов, которые никак не могли быть результатом работ саперов, маскирующих якобы растительными сетями военные объекты, ибо ненатуральность такого камуфляжа бросалась в глаза. Пока ракета на холодной тяге опускалась на серый бетон, весь склон взгорья заслонил прилив возвращающихся туч, скрыл его, как колючую шкуру ящера, крапчатую от шишек или сыпи. И, прежде чем это загадочное безобразие дало ему возможность оценить разницу между проектированием технических устройств и запуском их в какой-то самопроизвольный злокачественный рост, прежде чем он успел вновь взглянуть на застройку юга — эту уже уползающую за горизонт каракатицу, смотрящую на него обведенным чернью зеркальным глазом, — ему пришлось взяться за рулевое управление. Перегрузка с трех упала до двух, жидкий кислород брызнул ледяным кипятком из сопел, суставчатые лапы выдвинулись в стороны из-под кормы, и, как только они ударились о твердый грунт, двигатель в последний раз взревел и замолк.

Трехсоттонная ракета выполнила несколько затухающих приседаний на опорах и замерла. Ощущая всеми внутренностями смену силы тяжести после торможения, он под слабое шипение амортизаторов отстегнул ремни, выпустил воздух из оболочки скафандра и поднялся с кресла. Пряжки ремней соскользнули с плеч и груди. Анализатор не показывал никаких ядовитых примесей в воздухе, давление составляло тысячу сто миллибар, но выходить полагалось в шлеме, поэтому он переключил кислородную муфту на индивидуальный баллон. Обзорные экраны погасли, и в кабине зажегся свет. Он окинул взглядом привезенное хозяйство — по обе стороны сиденья покоились тяжелые контейнеры, снабженные колесиками, так что их можно было катить, словно тачки. Гаррах предусмотрительно нарисовал на них огромную единицу и такую же двойку, словно их можно было перепутать. Гаррах наверняка завидовал ему, хотя ничем этого не выказывал. Он всегда был хорошим товарищем, и пилот пожалел, что сейчас его нет рядом. Вдвоем они, может быть, лучше справились бы с задачей.

103