Фиаско - Страница 96

ЭТОТ ГОРОД БЫЛ РАЗРУШЕН В РЕЗУЛЬТАТЕ УНИЧТОЖЕНИЯ ВАМИ ЛУНЫ ТОЧКА

Надпись исчезла, а изображение все блуждало по руинам, показывая детали непонятных устройств. Одно из них, окруженное защитой из необычайно толстых металлических плит, лопнуло, и внутри — тут телеобъектив сделал наезд — снова разодранные останки, прижизненный облик которых невозможно было угадать — как человеческие трупы, извлеченные из общих могил, — уже почти излохмаченные и цвета глины, — и в резком удалении снова неоглядно раскинувшиеся руины с глубокими рвами, а в них, словно тупорылые насекомые, вгрызались в щебень челюстями красно-полосатые приземистые бульдозеры. Они упорно ползли, с натугой ударяя в середину алебастрово-молочного растресканного фронтона, покрытого пятнами копоти от пожара, пока не рухнула и эта стена и пыль, поднявшись рыжими клубами, не закрыла видимость. Некоторое время в рубке было слышно только учащенное дыхание и стрекот секундомера. Наконец экран прояснился. Появилась странная диадема, кристалл, прозрачный, как слеза, с углублением не для человеческой головы, с бриллиантово сияющими лучами, а внутри ее дрожал вплавленный закрытый додекаэдр, бледно-розовая шпинель. Над ней надпись: УВЕНЧАНИЕ КОНЕЦ.

Но это не был конец: в галогенном слепящем свете темнели на плавном склоне горы безголовые панцирные существа — как стадо скота, пасущееся на альпийском лугу, — напрасно взгляд пытался различить, что это — огромные черепахи? гигантские жуки? Камера поднялась выше, пошла вдоль более крутой скальной стены с черными устьями гротов, пещер; из них текла — нет, не вода, какая-то жижа, рвотно-коричневая. Затем на лиловом слегка колеблющемся фоне побежали слова:

СОГЛАСНЫ НА ВАШЕ ПРИБЫТИЕ КОРАБЛЕМ ДО 300.000 МЕТРИЧЕСКИХ ТОНН МАССЫ ПОКОЯ НА ПОКАЗАННОМ КОСМОДРОМЕ АА 035 ТОЧКА УКАЖИТЕ ВРЕМЯ ТОЧКА ГАРАНТИРУЕМ ВАМ МИР ЗАБВЕНИЕ ТОЧКА ПО ВАШЕЙ ЦИЛИНДРИЧЕСКОЙ ПРОЕКЦИИ МЕРКАТОРА МЕРИДИАН 135 ПАРАЛЛЕЛЬ 48 ТОЧКА ЖДЕМ ВАШЕГО СИГНАЛА ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ О ПРИБЫТИИ ТОЧКА ТОЧКА ТОЧКА ТОЧКА ТОЧКА ТОЧКА ТОЧКА

Монитор погас, и рубку залил белый дневной свет. Второй пилот, сильно побледнев, все еще бессознательно прижимая руки к груди, смотрел на пустой экран. Гаррах боролся с собой: крупные капли пота стекали с его лба и блестели в светлых густых бровях.

— Это... это шантаж, — пробормотал он. — Нас обвиняют в том... что случилось... там...

Темпе вздрогнул, словно внезапно пробудившись.

— Ты знаешь — ведь это правда... разве кто-нибудь нас сюда звал?.. Мы попали в самую гущу их несчастий — чтобы их усугубить.

— Перестань! — огрызнулся Гаррах. — Если хочешь покаяния, иди к своему монаху — а меня оставь в покое. Это не просто шантаж... это похитрее. Ох, вижу, как они пытаются взять нас на крючок. Опомнись, парень, это не наша вина, это они...

— Ты сам сначала опомнись. — Темпе встал, он больше не мог спокойно сидеть. — Независимо от того, чем кончится игра, мы сделали то, что сделали. Контакт разумных, Боже мой... Если уж тебе так необходимо кого-то проклинать, кляни SETI и CETI. И себя — за то, что тебе захотелось стать «психонавтом». А лучше всего — заткнись. Это самая разумная вещь, которую ты можешь сделать.

Вечером Сезам вместе с аппаратами был втянут на корабль. Араго потребовал от Стиргарда, чтобы он собрал общий совет по поводу дальнейших действий. Стиргард решительно отказал. Никаких советов или заседаний до конца решительной фазы программы. Направляемый гамма-лазером фальшивый «Гермес» исчез за выпуклостью Сексты и полным ходом двинулся к Квинте, обмениваясь с ней условными сигналами, паролями и отзывами. Темпе после дежурства хотел увидеться с командиром — тот отказался. Не принимал никого, сидел один в своей каюте. Пилот поехал на среднюю палубу — ему не хватило духу пойти к Араго: он вернулся с полдороги и по интеркому вызвал Герберта, не застав его в каюте. Тот оказался в кают-компании вместе с Кирстингом и Накамурой. Корабль маневрировал, чтобы держать малую тягу; они оставались в тени, и тяготение было слабым. При виде ужинающих коллег Темпе вдруг ощутил, что с утра ничего не ел. Он молча сел за стол, положил себе на тарелку мяса с рисом, но, когда тронул его вилкой, ему в первый раз в жизни сделалось нехорошо при виде этих сероватых волокон; но что-то нужно было съесть, и он, выбросив содержимое тарелки в кухонный слив, взял из автомата подогретую витаминную кашицу. Лишь бы чем-нибудь наполнить желудок. Никто не обратился к нему, и, только когда он сунул тарелку и нож с вилкой в моечную машину, Накамура еле заметной улыбкой пригласил его сесть рядом. Сев напротив японца, который, вытирая губы бумажной салфеткой, ждал, пока уйдет Кирстинг и они останутся втроем вместе с Гербертом, на свой манер наклонив набок голову с гладко причесанными черными волосами, выжидательно смотрел на пилота. Тот пожал плечами в знак того, что ему нечего сказать. Нечего.

— Когда мы отворачиваемся от мира, мир не исчезает, — внезапно сказал физик. — Где мысль, там и жестокость. Они ходят парой. Это приходится принять, если нельзя изменить.

— И поэтому командир никого не допускает к себе? — вырвалось у пилота.

— Это его право, — невозмутимо ответил японец. — Командир, как каждый из нас, должен сохранять лицо. Даже наедине с собой. Доктор Герберт страдает, пилот Темпе страдает, а я не страдаю. Об отце Араго не смею и упомянуть.

— Как это... вы не страдаете?.. — не понял его Темпе.

— Не имею права, — спокойно объяснил Накамура. — Современная физика требует такого воображения, которое не отступает ни перед чем. Это не моя заслуга, это дар моих предков. Я — не пророк и не ясновидец. Я жесток, когда надо быть жестоким, в противном случае тоже не смог бы есть мяса. Кто-то однажды сказал: «Nemo me impune lacessit». Разве он сейчас этого стыдится?